Неточные совпадения
Хлестаков, молодой
человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех
людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова
вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Вот в синем ухе колокольни зашевелилось что-то бесформенное, из него
вылетела шапка, потом — другая,
вылетел комом свернутый передник, —
люди на земле судорожно встряхнулись, завыли, заорали; мячами запрыгали мальчишки, а лысый мужичок с седыми усами прорезал весь шум тонким визгом...
Ближе к Таврическому саду
люди шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно
вылетали на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
Чтоб
вылечить такого
человека, надо в таком случае изменить самое это чувство, что возможно не иначе как заменив его другим, равносильным.
По времени нам пора было устраивать бивак. Я хотел было войти в юрту, но Дерсу просил меня подождать немного. Он накрутил на палку бересту, зажег ее и, просунув факел в юрту, с криками стал махать им во все стороны. Захаров и Аринин смеялись, а он пресерьезно говорил им, что, как только огонь вносится в юрту, черт вместе с дымом
вылетает через отверстие в крыше. Только тогда
человек может войти в нее без опаски.
— Какое лечит!.. Ну, где ему! Таковский он
человек. Меня, однако, от золотухи
вылечил… Где ему! глупый
человек, как есть, — прибавил он, помолчав.
Окно брякнуло с шумом; стекла, звеня,
вылетели вон, и страшная свиная рожа выставилась, поводя очами, как будто спрашивая: «А что вы тут делаете, добрые
люди?»
Потом ему пришла уже совсем смешная мысль. Он расхохотался до слез. Эти
люди, которые бегают под окном по улице и стучат во все двери, чтобы выпустить Бубнова, не знают, что стоило им крикнуть всего одну фразу: «Прасковья Ивановна требует!» — и Бубнов бы
вылетел. О, она все может!.. да!
Он сторожит изумительно зоркими своими глазами, не
вылетит ли какая-нибудь маленькая птичка из-под ног лошади или
человека.
Распустив гриву и хвост, оглашая степную даль ржаньем, носится он вокруг табуна и
вылетает навстречу приближающемуся животному или
человеку и, если мнимый враг не отойдет прочь, с яростию бросается на него, рвет зубами, бьет передом и лягает задними копытами.
В это время трудно найти их, ибо от больших детей старые кулики уже не
вылетают навстречу
человеку или собаке и не вьются над ними, даже не издают никакого голоса, который мог бы открыть охотнику их потаенное убежище.
Вылетев навстречу
человеку или собаке, даже лошади, корове и всякому животному, — ибо слепой инстинкт не умеет различать, чье приближение опасно и чье безвредно, — болотный кулик бросается прямо на охотника, подлетает вплоть, трясется над его головой, вытянув ноги вперед, как будто упираясь ими в воздух, беспрестанно садится и бежит прочь, все стараясь отвести в противоположную сторону от гнезда.
А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот, что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела
вылетит, и что
человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно.
Держа ложку в руке, я превратился сам в статую и смотрел, разиня рот и выпуча глаза, на эту кучу
людей, то есть на оркестр, где все проворно двигали руками взад и вперед, дули ртами и откуда
вылетали чудные, восхитительные волшебные звуки, то как будто замиравшие, то превращавшиеся в рев бури и даже громовые удары…
— Ну вот, его самого. Теперь он у Адама Абрамыча первый
человек состоит. И у него своя фабричка была подле Адам Абрамычевой; и тоже пофордыбачил он поначалу, как Адам-то Абрамыч здесь поселился. Я-ста да мы-ста, да куда-ста кургузому против нас устоять! Ан через год
вылетел. Однако Адам Абрамыч простил. Нынче Прохор-то Петров у него всем делом заправляет — оба друг дружкой не нахвалятся.
Амалия Карловна ждала поддержки со стороны присутствовавших единомышленников, но те предпочитали соблюдать полнейший нейтралитет, как это и приличествует посторонним
людям. Этого было достаточно, чтобы Амалия Карловна с быстротой пушечного ядра
вылетела в переднюю, откуда доносились только ее отчаянные вопли: «Я знаю все… все!.. Вас всех отсюда метлой выгонят… всех!..»
Если сказать правду, бывали нередко случаи, когда пан Туркевич
вылетал оттуда с быстротой
человека, которого подталкивают сзади не особенно церемонно; но случаи эти, объяснявшиеся недостаточным уважением помещиков к остроумию, не оказывали влияния на общее настроение Туркевича: веселая самоуверенность составляла нормальное его состояние, так же как и постоянное опьянение.
Они бесконечно зреют в сердце бедного труженика, выражаясь в жалобах, всегда однообразных и всегда бесплодных, но тем не менее повторяющихся беспрерывно, потому что
человеку невозможно не стонать, если стон, совершенно созревший, без всяких с его стороны усилий,
вылетает из груди его.
В то мое время почти в каждом городке, в каждом околотке рассказывались маленькие истории вроде того, что какая-нибудь Анночка Савинова влюбилась без ума — о ужас! — в Ананьина, женатого
человека, так что мать принуждена была возить ее в Москву, на воды, чтоб
вылечить от этой безрассудной страсти; а Катенька Макарова так неравнодушна к карабинерному поручику, что даже на бале не в состоянии была этого скрыть и целый вечер не спускала с него глаз.
Уцелевшие у газетчиков номера продавались нарасхват по 5 рублей из-под полы.
Вылетел со службы цензор Никотин, в общем очень милый и образованный
человек, лучший из цензоров того времени.
В эту минуту из-за избы раздалось несколько выстрелов,
человек десять пеших
людей бросились с саблями на душегубцев, и в то же время всадники князя Серебряного,
вылетев из-за угла деревни, с криком напали на опричников.
— Будут. Вот я так ни при чем останусь — это верно! Да,
вылетел, брат, я в трубу! А братья будут богаты, особливо Кровопивушка. Этот без мыла в душу влезет. А впрочем, он ее, старую ведьму, со временем порешит; он и именье и капитал из нее высосет — я на эти дела провидец! Вот Павел-брат — тот душа-человек! он мне табаку потихоньку пришлет — вот увидишь! Как приеду в Головлево — сейчас ему цидулу: так и так, брат любезный, — успокой! Э-э-эх, эхма! вот кабы я богат был!
Даже длинный американец, с сухим лицом и рыжей бородой в виде лопатки,
человек в очень потертом клетчатом костюме, на высохшем и морщинистом лице которого никогда не видно было даже подобия улыбки, теперь делал какие-то невероятные гримасы, как будто хватил нечаянно уксусу, и из его горла
вылетало что-то такое, как будто он сильно заикался.
В парадном углу, где сиживали наиболее именитые
люди, около Сухобаева собрались, скрывая его, почти все они, и из их плотной кучи
вылетал его высокий голос.
Он даже с удовольствием вслушивался, как
люди разговаривают, как из уст их по временам
вылетают умные слова и как по поводу какого-нибудь непонятного для него выражения вдруг возникает горячий, но скромный спор.
Я
вылечил много
людей, но не сумел
вылечить свою жену.
— Совершенная… — начал матрос, поперхнувшись и побагровев, с торжественной медленностью присяги, должно быть, намереваясь прибавить — «истина», — как за моей спиной, перебивая ответ матроса,
вылетел неожиданный, резкий возглас: «Чепуха!»
Человек подошел к нам. Это был тоже матрос, опрятно одетый, грубого и толкового вида.
— Не, отец мой, ваших-то русских я бы давно перевешал, кабы царь был. Только резать и умеют. Так-то нашего казака Баклашева не-человеком сделали, ногу отрезали. Стало, дураки. На чтò теперь Баклашев годится? Нет, отец мой, в горах дохтура есть настоящие. Так-то Гирчика, няню моего, в походе ранили в это место, в грудь, так дохтура ваши отказались, а из гор приехал Саиб,
вылечил. Травы, отец мой, знают.
Я
вылетел из редакции бомбой, даже забыл в передней свои калоши. Это было незаслуженное оскорбление… И от кого? Я его узнал по портретам. Это был громадный литературный
человек, а в его ответе для меня заключалось еще восемь лет неудач.
Лука(задумчиво, Бубнову). Вот… ты говоришь — правда… Она, правда-то, — не всегда по недугу
человеку… не всегда правдой душу
вылечишь… Был, примерно, такой случай: знал я одного
человека, который в праведную землю верил…
Право, если б я был живописцем, вот бы я какую картину написал: образованный
человек стоит перед мужиком и кланяется ему низко:
вылечи, мол, меня, батюшка-мужичок, я пропадаю от болести; а мужик в свою очередь низко кланяется образованному
человеку: научи, мол, меня, батюшка — барин, я пропадаю от темноты.
Князь закачался на ногах и повалился на пол. Бешеным зверем покатился он по мягкому ковру; из его опененных и посиневших губ
вылетало какое-то зверское рычание; все мускулы на его багровом лице тряслись и подергивались; красные глаза выступали из своих орбит, а зубы судорожно схватывали и теребили ковровую покромку. Все, что отличает
человека от кровожадного зверя, было чуждо в эту минуту беснующемуся князю, сама слюна его, вероятно, имела все ядовитые свойства слюны разъяренного до бешенства зверя.
Видеть
человека, который напруживается, у которого на лбу жилы лопнуть готовы и из уст которого
вылетает бессвязное бормотание с примесью Токевяля, Наполеона и кн.
Его словам ответил визг Марьи Степановны. Военный проскочил мимо Персикова, стоящего как белое изваяние, и исчез во тьме извилистых коридоров в противоположном конце.
Люди вылетели из дверей, завывая...
Объяснить, зачем я это ей сказал, не умею: в ту пору всё чаще вспыхивали у меня такие мысли, — вспыхнет да и
вылетит искрой в глаз кому-нибудь. Казалось мне, что все
люди лгут, притворяются.
Значит, они мне не ровня и я им не ровня, я это чувствую. Они
вылечили Мишку Усова и рады… А я этого не понимаю. И вообще чему радоваться, коли
человек: выздоровел? Жизнь у него хуже холерной судороги, ежели говорить по правде. Они понимают это, а — рады… И я тоже хотел бы порадоваться, как они, а не могу… Потому что — чему же радоваться, опять-таки?»
Генерал согласился, и Балясников
вылетел перед роту на своем бешеном коне, которого он сам выездил и на которого, кроме него, никто сесть не смел, скомандовал своим громозвучным голосом: «Смирно!» — и вся рота,
люди и лошади вздрогнули и окаменели.
Ты жив!.. Ты жив, и каждый камень твой —
Заветное преданье поколений.
Бывало, я у башни угловой
Сижу в тени, и солнца луч осенний
Играет с мохом в трещине сырой,
И из гнезда, прикрытого карнизом,
Касатки
вылетают, верхом, низом
Кружатся, вьются, чуждые
людей.
И я, так полный волею страстей,
Завидовал их жизни безызвестной,
Как упованье вольной, поднебесной.
Андрей. Не
вылечит меня никакой доктор! (Встает). Изменник я своему слову и, значит, бесчестный
человек!
Шальная пуля сделала свое дело. Четверо солдат с носилками бросились к раненому. Вдруг на одном из холмов, в стороне от пункта, на который велась атака, показались маленькие фигурки
людей и лошадей, и тотчас же оттуда
вылетел круглый и плотный клуб дыма, белого, как снег.
Мы ждали довольно долго; кто-то пошел доложить доктору, что
люди собираются. Но нам, видно, не суждено было испытать «телесного смотра». В палатку командира третьего батальона вбежал полковой адъютант, и тотчас же очень низенький и полный майор Ф-ский
вылетел из палатки почти без всякого одеяния, снятого им с себя по случаю жары.
Неужели я поступлю справедливо и благоразумно, если начну всем этим
людям доказывать, что доктор не заслуживает ни благодарности, ни уважения, потому что человечество от него не выиграло,
вылечил он немногих, да и те, которых
вылечил, все-таки умрут же, и через пятьдесят — шестьдесят лет ничего не останется от его деятельности?
Он сторожит изумительно зоркими своими глазами: не
вылетит ли какая-нибудь маленькая птица из-под ног лошади или
человека.
Очевидно, во всем этом крылось какое-то глубокое недоразумение. Медицина не оправдывает ожиданий, которые на нее возлагаются, — над нею смеются, и в нее не верят. Но правильны ли и законны ли самые эти ожидания? Есть наука об излечении болезней, которая называется медициной;
человек, обучившийся этой науке, должен безошибочно узнавать и
вылечивать болезни; если он этого не умеет, то либо сам он плох, либо его наука никуда не годится.
Медицина есть наука о лечении
людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по тому, что мы видели в университетских клиниках. Но в жизни оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных
людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукою о том, как можно было бы
вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на деле, было не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.
Когда
человека вылечили от смертельной болезни, и он опять живет, то это похоже на то, как когда воз, которому надо ехать через трясину, вытащили назад, на эту же, а не на ту сторону. Через трясину не миновать ехать.
Болезнь нападает на всякого
человека, и ему надо стараться не о том, как
вылечить себя от болезни, а как наилучшим образом прожить в том положении, в котором он находится.
Его одноплеменники искали его смерти, бросили его на произвол судьбы, а эти
люди спасли его,
вылечили и одели.
Глафира подошла скорыми шагами к двери, быстро отмахнула ее одним движением, но отмахнула не без труда и не без усилия, потому что за дверью цепко держался за ручку и наконец
вылетел на средину комнаты… кто?.. Как назвать это лицо? Глафира отступила два шага назад. Вместо Жозефа пред ней стоял… чужой
человек, брюнет, с лицом, тщательно закрытым ладонями.
— Да ведь один у меня брат-то, как же не плакать? Кабы много было… Уж
вылечите его, господин доктор! Вы
люди ученые! — обращается он ко мне и низко кланяется.